yellow vermin's drafts

Весна вновь заходится в желтом апреле -
неслышно, неслушно,
забыв про запреты,
про то, что шаг влево обычно расстрелен,
на солнце выходят апреля кадеты

с сердцами, где золотом жгутся нашивки
(с количеством звезд -
по одной за победу),
с щенячьим чутьем на возможность наживки,
ведущему их - без ошибки - по следу:

"Возьми меня за руку - я не опасен,
наутро мы будем с тобой незнакомы,
в кафе за углом бесподобный эспрессо,
в постели, надеюсь, ты выйдешь из комы,
молчи, и не нужно напрягов и стрессов,
до взрыва секунда - и мир так прекрасен"...

... Онан и все прочие боги поллюций
(что держат наш мир на непрочном каркасе),
храните их - легких и ломких кадетов.

Бесстыдно апрельские
желтые улицы
у каждого были - когда-то и где-то.

апрель 2010 г.

... Не жду [от весны] ни преображения

Ни вдохновения.

Только - немного бездумного отдыха -

Чуть-чуть безусловного покоя -

Секунду без...(?) возможности

Незаметно перевести

Дыхание.

* * *
Эй вы, чернь кричащая, латники да всадники -
не мочите плети, не точите косы!
Отпустите изверга петь на виноградники,
красные как кровушка - потому что осень.

* * *
[Впрочем], этот миг неопределенности...

... Собственной неопределяемости...

... Привычно-случаен, а потому -

Конечно, конечен.

По определению.

Я ночью встал и подошел к окну
(над фонарями чуть светилось небо) -
вдруг осознав, что бог на пять минут
спустился в мир с пятью кругами хлеба.

Я видел, как он брел - скользя на льду
и прерывая шаг на перекрестках.
И было богу странно (как в аду).
А ветер в спину бил. Не зло, но хлестко.

Молчал во тьме незапертый собор,
качая на ветру колоколами.
Не взял сюда бог ангелов с собой,
шуршащих голубиными крылами -

и потому бесстрастный крепкий сон
его созданий был не потревожен.
Молчал господь, смотря на колесо
луны - о том, что замысел был ложен...

... Лишь легкий след остался в глубине
спокойных улиц (прямо и налево)
да круг, что боже уронил на снег:
быть может, хлеб. Быть может, чаша гнева.

1995 г.

***
Зима как календарная реальность.

А бога снега

Нет.

... из папки с аккуратным "1994"

* * *
Небритый вассал черного барона,
твой близок час - за дверью дремлет бог.
Забудь про ужин - подводи итог
своим капризам на ступеньках трона.

С чем остаешься ты, бастард поклона,
кому помочь из принципа не смог?
Путь бытия к безвременью полог -
куда ты скатишься без явного урона?

В дешевый рай, где пьют коньяк из кранов,
мешают крылья претворенью планов
и разведенных ждет повторный брак?

Иль в тихий ад, где шастает Вергилий,
где жгут костры в тумане жаркой пыли?
Но тс-с-с - проснулся бог... Молись, чудак.

* * *
Вот так и мы когда-нибудь помрем,
бессовестно прикрыв глаза от счастья -
в сатурновой исчезнем тихо пасти,
простив судьбу за бесконечный стрем.

Потопаем в чистилище вдвоем
с посланцем тьмы - валетом черной масти,
о ком мечтали в рукоблудной страсти...
Но перед тем, как сдохнуть вечным сном,

в расцвете сил (вернее же - в маразме)
вдруг вспыхнет разум в ангельском сарказме,
и гаркнет врач: "Скорее кислород!".

А ты - уже под ручку с Вельзевулом -
состроишь глазки дуракам и дурам.
И кто-то, может быть, тебя поймет.

Стерпится - слюбится,
слюбится - скажется.
Кто-то опять с тобой рядом окажется,
кто-то один из великого множества.
Стерпится - слюбится,
слюбится - сможется.

Кто-то спасет тебя от одиночества -
тот, с кем расстаться
уже не захочется...

... только порой -
в час внезапной бессонницы -
тот, кто не помнился,
болью напомнится.

Стерпится - слюбится,
слюбится - сверится.
Время твое на две части разделится
с тем, с кем, наверно, хотел бы состариться.
Стерпится - слюбится,
слюбится - сварится...

... Лишь бы услышать,
как сердце разбудится:

Стерпится - слюбится.
Слюбится -
сбудется.

Если ты меня вдруг покинешь,
сумма будет на десять тысяч,
а может, даже и больше...
И все-таки - живи подольше.

Если ты меня вновь оставишь,
уедь, заклинаю тебя, подальше -
за магистрали,
за перекрестки.
Живи там, наверное, вдосталь.

И если ты меня всего лишь обманешь
(не умолить
мизеркордие фальши) -
как это будет с прежним схоже...
Оставайся просто прохожим.

Он остался в другой ипостаси,
где все выверено было - до грязи.
До пота чужого. До чуждой мерки.
Он подвергся той самой сверке,

где откровенность откинута в прошлое,
где мало кто знает,
что значит "по-хорошему".
Где за падение бьют нещадно.
И опуская, говорят "ладно".

Он остался в другом измерении,
не срываясь, не моля о прощении.
Он пропил гордость,
но не смог пропить честь.

А значит - он есть.

Если тебе окажусь внезапно нужным -
парацетамолом или средством наружным,
ты не держи долго связь, а вызови,
я прилечу, хоть нос будет в крови.

Я прибегу, если ты захочешь -
майским утром или какой-нибудь ночью.
Ты не разменивайся на "спасибо".
Все равно все будет - красиво.

И если тебя вдруг шарахнет на перекрестке -
недомолвками, а может, недоносками -
я один буду рядом, наверно.

Как это ни скверно.

Обнимая закат,
обнимая тебя на закате,
я успею сказать,
что люблю,
поправив твои
непослушные пряди.

Ты успеешь назвать
меня -
своим милым ребенком.
И проронится
где-то слеза -
непонятно в какую сторонку...

... Я тебя, безуспешно любя,
все-таки вспомню.
Хоть тебе, безусловно,
дано понять,
что я не практически ровня.

И опять обнимая закат
на этом судьбы перешейке,
я отвечу - в конце концов - на твой
осторожный взгляд
с той желтой скамейки.

Никому.

Я не знал, чем закончится этот полет наяву -
Помню только сквозь боль, как бесславно меня отпевали.
И несли через ночь, чтобы на полевую траву
Уложить у воды в неглубоком, но темном канале.

Я не чувствовал смерти, но крикнуть об этом не мог :
Мне заклеили рот и прикрыли глаза пятаками.
Беспристрастно могильщик разбрасывал землю у ног,
И летела земля в гроб открытый густыми комками.

А вокруг было странно - забытая богом зима,
И размазанный снегом портрет на паршивеньком фото,
Да окрест - на сто миль - лишь белесый в прожилках туман
С придыханьем друзей, перегаром в нос бьющимся с лета.

Так мне виделось все - и не знаю, зачем и когда
Без причины и в месте далеком меня хоронили.
Но уходят в просвет меж делами бесстрашья года.
И все чудится гроб у разрытой, забытой могилы.